Неточные совпадения
Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера
спали спокойно
на стенах и
на потолке, все обратились к нему: одна села ему
на губу, другая
на ухо, третья норовила как бы усесться
на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в самый нос, что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения.
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть
на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со
стены; но если вдруг
упадет с шумом слишком большой кусок
на землю — право, один страх хуже всякого наказания.
В окна, обращенные
на лес, ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца, с другой — черной тенью; вместе с тенями от рам
падала на пол,
стены и доставала до потолка.
На дворе караульщик стучал в чугунную доску.
— Как не может быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, — не застрахованы же вы? Тогда что с ними станется?
На улицу всею гурьбой пойдут, она будет кашлять и просить и об
стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А там
упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
Но и
на острова ему не суждено было
попасть, а случилось другое: выходя с В—го проспекта
на площадь, он вдруг увидел налево вход во двор, обставленный совершенно глухими
стенами.
Самгин сел
на нары. Свет
падал в камеру из квадратного окна под потолком,
падал мутной полосой, оставляя
стены в сумраке. Тагильский сел рядом и тихонько спросил Самгина...
Самгин, оглушенный, стоял
на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к
стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще
падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул
на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Он понял, что это нужно ей, и ему хотелось еще послушать Корвина.
На улице было неприятно; со дворов, из переулков вырывался ветер, гнал поперек мостовой осенний лист, листья прижимались к заборам, убегали в подворотни, а некоторые, подпрыгивая, вползали невысоко по заборам, точно испуганные мыши,
падали, кружились, бросались под ноги. В этом было что-то напоминавшее Самгину о каменщиках и плотниках, падавших со
стены.
«В какие глупые положения
попадаю», — подумал Самгин, оглядываясь. Бесшумно отворялись двери, торопливо бегали белые фигуры сиделок, от
стены исходил запах лекарств, в стекла окна торкался ветер. В коридор вышел из палаты Макаров, развязывая
на ходу завязки халата, взглянул
на Клима, задумчиво спросил...
Вышли в коридор, остановились в углу около большого шкафа, высоко в
стене было вырезано квадратное окно, из него
на двери шкафа
падал свет и отчетливо был слышен голос Ловцова...
Видел Самгин, как по снегу, там и тут, появлялись красные капли, — одна из них
упала близко около него,
на вершину тумбы, припудренную снегом, и это было так нехорошо, что он еще плотней прижался к
стене.
На стене, по стеклу картины, скользнуло темное пятно. Самгин остановился и сообразил, что это его голова,
попав в луч света из окна, отразилась
на стекле. Он подошел к столу, закурил папиросу и снова стал шагать в темноте.
Но парень неутомимо выл, визжал, кухня наполнилась окриками студента, сердитыми возгласами Насти, непрерывной болтовней дворника. Самгин стоял, крепко прислонясь к
стене, и смотрел
на винтовку; она лежала
на плите, а штык высунулся за плиту и потел в пару самовара под ним, — с конца штыка
падали светлые капли.
Она величественно отошла в угол комнаты, украшенный множеством икон и тремя лампадами, села к столу,
на нем буйно кипел самовар, исходя обильным паром, блестела посуда, комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста и меда. Самгин с удовольствием присел к столу, обнял ладонями горячий стакан чая. Со
стены, сквозь запотевшее стекло,
на него смотрело лицо бородатого царя Александра Третьего, а под ним картинка: овечье стадо
пасет благообразный Христос, с длинной палкой в руке.
Тогда-то она обливала слезами свое прошедшее и не могла смыть. Она отрезвлялась от мечты и еще тщательнее спасалась за
стеной непроницаемости, молчания и того дружеского равнодушия, которое терзало Штольца. Потом, забывшись, увлекалась опять бескорыстно присутствием друга, была очаровательна, любезна, доверчива, пока опять незаконная мечта о счастье,
на которое она утратила права, не напомнит ей, что будущее для нее потеряно, что розовые мечты уже назади, что
опал цвет жизни.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и
спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него
на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со
стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
Пока она
спала, ей все
стены ее двух комнаток чьи-то руки обвешали гирляндами из зелени и цветов. Она хотела надеть свою простенькую блузу, а наместо ее,
на кресле, подле кровати, нашла утреннее неглиже из кисеи и кружев с розовыми лентами.
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда
пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские
стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности в глазах пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания
на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Я было стала ей говорить, всплакнула даже тут же
на постели, — отвернулась она к
стене: «Молчите, говорит, дайте мне
спать!» Наутро смотрю
на нее, ходит,
на себя непохожа; и вот, верьте не верьте мне, перед судом Божиим скажу: не в своем уме она тогда была!
Чувствуя, что мне не устоять и не усидеть
на полу, я быстро опустился
на маленький диван и думал, что спасусь этим; но не тут-то было: надо было прирасти к
стене, чтоб не
упасть.
Орудия закрепили тройными талями и, сверх того, еще занесли кабельтовым, и
на этот счет были довольно покойны. Качка была ужасная. Вещи, которые крепко привязаны были к
стенам и к полу, отрывались и неслись в противоположную сторону, оттуда назад. Так задумали оторваться три массивные кресла в капитанской каюте. Они рванулись, понеслись, домчались до средины; тут крен был так крут, что они скакнули уже по воздуху, сбили столик перед диваном и, изломав его, изломавшись сами, с треском
упали все
на диван.
Я ехал мимо старинной, полуразрушенной
стены и несколька башен: это остатки крепости, уцелевшей от времен покорения области. Якутск основан пришедшими от Енисея казаками, лет за двести перед этим, в 1630-х годах. Якуты пробовали
нападать на крепость, но напрасно. Возникшие впоследствии между казаками раздоры заставили наше правительство взять этот край в свои руки, и скоро в Якутск прибыл воевода.
Я с фрегата смотрю, как буруны
стеною нападают на берег, хлещут высоко и рассыпаются широкой белой бахромой.
Катюша с Марьей Павловной, обе в сапогах и полушубках, обвязанные платками, вышли
на двор из помещения этапа и направились к торговкам, которые, сидя за ветром у северной
стены палей, одна перед другой предлагали свои товары: свежий ситный, пирог, рыбу, лапшу, кашу, печенку, говядину, яйца, молоко; у одной был даже жареный поросенок.
К утру ветер начал стихать. Сильные порывы сменялись периодами затишья. Когда рассвело, я не узнал места: одна фанза была разрушена до основания, у другой выдавило
стену; много деревьев, вывороченных с корнями, лежало
на земле. С восходом солнца ветер
упал до штиля; через полчаса он снова начал дуть, но уже с южной стороны.
Сжег целый лес
на кирпичи, заложил фундамент огромный, хоть бы под губернский собор, вывел
стены, начал сводить купол: купол
упал.
Он хотел сказать что-то, но только зашипел и, шаря руками вверху, внизу, по бокам, задыхаясь, с подгибавшимися коленками, перебрался из одного стойла в другое… в третье, почти доверху набитое сеном, толкнулся в одну
стену, в другую,
упал, перекатился через голову, приподнялся и вдруг опрометью выбежал через полураскрытую дверь
на двор…
Небольшая гостиная возле, где все дышало женщиной и красотой, была как-то неуместна в доме строгости и следствий; мне было не по себе там и как-то жаль, что прекрасно развернувшийся цветок
попал на кирпичную, печальную
стену съезжей.
После падения Франции я не раз встречал людей этого рода, людей, разлагаемых потребностью политической деятельности и не имеющих возможности найтиться в четырех
стенах кабинета или в семейной жизни. Они не умеют быть одни; в одиночестве
на них
нападает хандра, они становятся капризны, ссорятся с последними друзьями, видят везде интриги против себя и сами интригуют, чтоб раскрыть все эти несуществующие козни.
Она заперла наглухо дом тетки и осталась жить во флигеле, двор порос травой,
стены и рамы все больше и больше чернели; сени,
на которых вечно
спали какие-то желтоватые неуклюжие собаки, покривились.
Но в эту ночь, как нарочно, загорелись пустые сараи, принадлежавшие откупщикам и находившиеся за самым Машковцевым домом. Полицмейстер и полицейские действовали отлично; чтоб спасти дом Машковцева, они даже разобрали
стену конюшни и вывели, не
опаливши ни гривы, ни хвоста, спорную лошадь. Через два часа полицмейстер, парадируя
на белом жеребце, ехал получать благодарность особы за примерное потушение пожара. После этого никто не сомневался в том, что полицмейстер все может сделать.
— Мала птичка, да ноготок востер. У меня до француза в Москве целая усадьба
на Полянке была, и дом каменный, и сад, и заведения всякие, ягоды, фрукты, все свое. Только птичьего молока не было. А воротился из Юрьева, смотрю — одни закопченные
стены стоят. Так, ни за нюх табаку
спалили. Вот он, пакостник, что наделал!
И чудится пану Даниле (тут он стал щупать себя за усы, не
спит ли), что уже не небо в светлице, а его собственная опочивальня: висят
на стене его татарские и турецкие сабли; около
стен полки,
на полках домашняя посуда и утварь;
на столе хлеб и соль; висит люлька… но вместо образов выглядывают страшные лица;
на лежанке… но сгустившийся туман покрыл все, и стало опять темно.
Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная
на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный черт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни
попало.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену
на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану
спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную
стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
— Я выпустила его, — сказала она, испугавшись и дико осматривая
стены. — Что я стану теперь отвечать мужу? Я пропала. Мне живой теперь остается зарыться в могилу! — и, зарыдав, почти
упала она
на пень,
на котором сидел колодник. — Но я спасла душу, — сказала она тихо. — Я сделала богоугодное дело. Но муж мой… Я в первый раз обманула его. О, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то идет! Это он! муж! — вскрикнула она отчаянно и без чувств
упала на землю.
Вдоль
стен широкие турецкие диваны, перед ними столики со спичками и пепельницами, кальян для любителей. Сидят, хохочут, болтают без умолку… Кто-нибудь бренчит
на балалайке, кое-кто дремлет. А «мертвецкой» звали потому, что под утро
на этих диванах обыкновенно
спали кто лишнее выпил или кому очень далеко было до дому…
— Господа, господа!.. Что вы делаете? — кричит дежурный, первое ответственное лицо в классе, но его не слушают. Дождь жвачек сыплется ливнем. Кто-то смочил жвачку в чернилах. Среди серых звезд являются сине — черные. Они липнут по
стенам,
на потолке,
попадают в икону…
На следующий вечер старший брат, проходя через темную гостиную, вдруг закричал и со всех ног кинулся в кабинет отца. В гостиной он увидел высокую белую фигуру, как та «душа», о которой рассказывал капитан. Отец велел нам идти за ним… Мы подошли к порогу и заглянули в гостиную. Слабый отблеск света
падал на пол и терялся в темноте. У левой
стены стояло что-то высокое, белое, действительно похожее
на фигуру.
— А непонятно мне —
на что они? Ползают и ползают, черные. Господь всякой тле свою задачу задал: мокрица показывает, что в доме сырость; клоп — значит,
стены грязные; вошь
нападает — нездоров будет человек, — всё понятно! А эти, — кто знает, какая в них сила живет,
на что они насылаются?
Капитан К., живший вместе с ним
на одной квартире, тоже не
спал; он постучал из своей комнаты в
стену и сказал мне...
Не входя в рассуждение о неосновательности причин, для которых выжигают сухую траву и жниву, я скажу только, что
палы в темную ночь представляют великолепную картину: в разных местах то
стены, то реки, то ручьи огня лезут
на крутые горы, спускаются в долины и разливаются морем по гладким равнинам.
В проходе вынырнуло вдруг из темноты новое лицо. Это был, очевидно, Роман. Лицо его было широко, изрыто оспой и чрезвычайно добродушно. Закрытые веки скрывали впадины глаз,
на губах играла добродушная улыбка. Пройдя мимо прижавшейся к
стене девушки, он поднялся
на площадку. Размахнувшаяся рука его товарища
попала ему сбоку в шею.
— А так навернулся… До сумерек сидел и все с баушкой разговаривал. Я с Петрунькой
на завалинке все сидела: боялась ему
на глаза
попасть. А тут Петрунька
спать захотел… Я его в сенки потихоньку и свела. Укладываю, а в оконце — отдушника у нас махонькая в
стене проделана, — в оконце-то и вижу, как через огород человек крадется. И вижу, несет он в руках бурак берестяной и прямо к задней избе, да из бурака
на стенку и плещет. Испугалась я, хотела крикнуть, а гляжу: это дядя Петр Васильич… ей-богу, тетя, он!..
Обычная обстановка бедного холостого студента: провисшая, неубранная кровать со скомканным одеялом, хромой стол и
на нем подсвечник без свечи, несколько книжек
на полу и
на столе, окурки повсюду, а напротив кровати, вдоль другой
стены — старый-престарый диван,
на котором сейчас
спал и храпел, широко раскрыв рот, какой-то чернокудрый и черноусый молодой человек.
Он стоял около своего номера, прислонившись к
стене, и точно ощущал, видел и слышал, как около него и под ним
спят несколько десятков людей,
спят последним крепким утренним сном, с открытыми ртами, с мерным глубоким дыханием, с вялой бледностью
на глянцевитых от сна лицах, и в голове его пронеслась давнишняя, знакомая еще с детства мысль о том, как страшны спящие люди, — гораздо страшнее, чем мертвецы.
Один раз, бродя между этими разноцветными, иногда золотом и серебром вышитыми, качающимися от ветра, висячими
стенами или ширмами, забрел я нечаянно к тетушкину амбару, выстроенному почти середи двора, перед ее окнами; ее девушка, толстая, белая и румяная Матрена, посаженная
на крылечке для караула, крепко
спала, несмотря
на то, что солнце пекло ей прямо в лицо; около нее висело
на сошках и лежало по крыльцу множество широких и тонких полотен и холстов, столового белья, мехов, шелковых материй, платьев и т. п.
— Куда надо было! — отвечал ему лаконически Вихров, снова ложась
на постель и отвертываясь к
стене; но потом он очень хорошо слышал, что доктор не
спал почти всю ночь и, как кажется, стерег его.
Сейчас же улегшись и отвернувшись к
стене, чтобы только не видеть своего сотоварища, он решился, когда поулягутся немного в доме, идти и отыскать Клеопатру Петровну; и действительно, через какие-нибудь полчаса он встал и, не стесняясь тем, что доктор явно не
спал, надел
на себя халат и вышел из кабинета; но куда было идти, — он решительно не знал, а потому направился,
на всякий случай, в коридор, в котором была совершенная темнота, и только было сделал несколько шагов, как за что-то запнулся, ударился ногой во что-то мягкое, и вслед за тем раздался крик...
Через минуту мы уже были
на вышке, в маленькой комнате, которой
стены были разрисованы деревьями
на манер сада. Солнце в упор
палило сюда своими лучами, но капитан и его товарищ, по-видимому, не замечали нестерпимого жара и порядком-таки урезали, о чем красноречиво свидетельствовал графин с водкой, опорожненный почти до самого дна.